АУРЕН ХАБИЧЕВ: СОВРЕМЕННЫЙ ПИСАТЕЛЬ — ЗЛОБНОЕ СУЩЕСТВО
Я знаю его около трех лет.
Этого ускользающего, как неуловимый Джо, меняющего маски, много чего понадкусавшего, но пока так и не нашедшего того, самого-пресамого, своего блюда. Ищущего себя лихорадочно, странного молодого человека…
Да простит мне Аурен сравнение с неуловимым Джо, которого, как известно, никто не искал. Потому что Хабичева как раз ищут многие, нуждаются в нем, пытаются поймать, схватить, на бегу, на лету, на плаву… А он все ускользает, и поймает ли Аурена мир, пока непонятно. И нужно ли это ему самому? Чтобы поймали и «определили в плеяду»… Пусть ловят.
Может быть, такой стиль и способ жить – единственная возможность остаться самим собой, обрести себя для себя? А мир уж как-нибудь.
— Кто ты, Аурен? Сколько у тебя масок и зачем? Если в результате нашей беседы я не найду ответ, то… буду только рада. Как-то мне будет спокойней за тебя. А пока мне достаточно знания о том, что ты – лауреат международной литературной премии имени Фазиля Искандера, еще совсем свежо твое лауреатство. Радовалась за тебя как дитя.
— Спасибо. Пожалуй, ты одна из немногих российских писателей, кто так искренне за меня порадовался. Это очень ценно.
— А тут ночью, на днях, мне сообщили, что Хабичев вошел в пятерку финалистов конкурса «Горец года», в номинации ЛИТЕРАТУРА. Твое имя в этом списке - рядом с Тимуром Кибировым, так решили читатели журнала ГОРЕЦ, простым голосованием. И снова радовалась и тебя поспешила прямо ночью порадовать. Но вот вопрос… Ты не мог скрыть счастья и удивления, когда получил премию имени Искандера, писал – вот теперь я могу назвать себя настоящим писателем. Аурен, ты действительно считаешь, что писатель без премий и лауреатств и вовсе не писатель? Или это стеб твой такой, очередной?
— Ну, во-первых, я также обрадовался и удивился тому, что читатели Горца номинировали меня на это «звание». Полная неожиданность! А насчет того, что писатель без премии вовсе не писатель, конечно, это самоирония. Знаешь… Я больше всего боюсь заниматься чем-то одним. Это моя такая сущность. Я жрец и жнец и на дуде игрец. Ведь кто такой писатель? Это чаще всего бесхребетный и в то же время достаточно злобненький человек, который всю жизнь ждет каких-то премий и публикаций в хороших издательствах, трясется над каждой рецензией про тот или иной свой текстик. Постоянно спорит, на каких-то непонятных корпоративах с дешевым вином из бумажной упаковки, о том, что он талантливей, лучше, чем его коллеги. Что он вот написал гениальную книгу, а она чего-то не ушла в массы. Он жалок, бесхребетен, повторяю, но еще и очень гадлив и завистлив. Мелочен. Я редко встречаю нормальных людей в этой тусовке.
— Прости, перебью… Какое-то у тебя карикатурное представление о писателях, нет? Я вообще никуда не хожу, даже в магазин, не то что на тусовки… Но все же – почему бесхребетные? Почему «текстик», а не текст? Почему «жалок»? И вино дешевое обязательно? Какие-то странные литтусовки ты посещаешь… Или я так далека от «большой литературы»?
— Дело не в том, что ты далека от большой литературы (иронию оценил), а в том, что у многих писателей сильно искажено понятие об успехе и таланте. Поверь активному тусовщику. Они застряли еще в той эпохе, когда появляется публикация в толстом журнале - и вот ты раздуваешься, как тот журнал, и просыпаешься богатым и знаменитым. Или знакомишься со «знаковым» литератором и, получив от него хорошую рецензию, сразу получаешь билет в жизнь. Их, таких, очень много… И сегодня.
— Ты и правда многолик. И блогер, и колумнист, и вот теперь уже почти сановный писатель, в свои тридцать два… И пиарщик. В общем, беседы не хватит, чтобы описать все, чем ты занимаешься. Это, прости, что-то нервное? Или ты спринтер? Не выдерживаешь долгие дистанции ни в профессии, ни в отношениях с коллективами, людьми, с женщинами…
— У меня бывают моменты, когда тошнит от текстов, и я их не пишу, потому что не только тексты меня кормят. Тогда я ухожу в свою другую работу. Занимаюсь ею. Потом мне снова хочется писать и я пишу. А блогер – это же не профессия. Для меня очень важно, чтобы не было скучно. А заниматься только литературой, извиняюсь за выспренность, – это очень скучно. Мне – скучно. Поэтому я полностью погружаюсь в жизнь со всем ее негативом, работаю, невольно копятся впечатления… А потом снова возвращаюсь к слову. Но к нему я всегда возвращаюсь. Так уж получилось. Не потому что я этого хотел, а потому что так на роду написано.
— А что это за «другая работа», если не секрет… И что значит – на роду написано?
— Ну, например, зарплату я получаю как пиар-директор двух издательских домов. Но это довольно долгая история, и вряд ли читателю будут интересны все проекты, которыми я занимаюсь. А что касается «на роду написано», то ты сама пишешь, поэтому меня поймешь. Эта потребность постоянно свербит где-то внутри, на физическом уровне, и ты понимаешь, что не будет покоя, пока не удовлетворишь эту потребность. И этой твой путь до конца жизни. Пусть и извилистый, не такой как у всех, но твой. Толстой говорил:«Писать надо только тогда, когда не можешь не писать». А вот я могу не писать, и могу не писать очень долго. А потом раз - и не могу не писать. Человеческий путь уникален, прости за трюизм, это огромное пространство разных вариантов, обстоятельств.
— Аурен, зачем ты упорно стараешься казаться беспринципным циником, у которого из рук вон все плохо получается? Хотя… может, ты такой и есть? Но я-то знаю, не один день знакомы, сколько в тебе человеческого, как ты нежен с больной мамой, как переживаешь за ее здоровье, как искал врачей, как уехал из Москвы в том числе и поэтому… Как любишь сестру. Есть, есть люди, которых ты нежно любишь. И в тебе нет злобы, в организме нет. Или я прекраснодушна в данном случае? Потому что если взять твои высказывания о писателях, которые шастают по тусовкам, об их, как тебе видится, тщеславии и суете, то они, эти высказывания, не очень… ммм… подтверждают твою беззлобность.
— Дело в том, что я постоянно меняюсь. Я вообще очень гибкий человек. Приспособленец.
— Принимаешь форму сосуда?
— Да. Вообще любую форму могу принять. И мне даже не стыдно об этом говорить. Меня смешат и немного настораживают слова «принципы», «честь», «справедливость» и так далее. Это условные абстракции, которых не существует в природе.
— То есть, слова существуют, а то, что они обозначают – нет? Ты не погорячился, родной?
— Любой человек по своей природе лицемерен и неблагодарен, и я в этом согласен с Макиавелли, и ничего в природе человека не изменилось с тех пор, как была написана эта фраза. Любой принцип или честь и еще что-то из этой оперы, они всегда – одна сторона медали. Тем более, у нас тут, на Востоке, где принято не договаривать, «тактично» что-то скрывать… Вот эту «тонкость Востока» я не люблю.
— Стоп. У тебя нет чести и принципов? Ты прожил чуть более трех десятков лет – это ничто. Однако приобрел такой однозначно негативный душевный опыт?
— Нет. Я не о том. Я о том, что это все условные абстракции и что это все придумали люди, чтобы как-то оправдать свой эгоизм и лицемерие. Копни глубоко человека - и поймешь, из каких соображений у него проистекает желание творить добро и так далее. Я живу по христианским заповедям не потому, что я христианин, а потому что это очень удобно для комфортного сосуществования в обществе. Прошло 2000 лет, а заповеди актуальны и сегодня и будут актуальны еще долгое время, но все-таки кое-какие изменения в людях должны происходить. Люди должны чаще открываться и говорить, какие они есть на самом деле. А мы совсем не такие, какими показываем себя окружающим.
— Думаю, здесь правильнее было бы говорить не «за всю Одессу», а только о себе… Не «мы не такие», а я не такой… Хотя мне и это кажется напраслиной и неправдой, ну тебе виднее… Это называется – базовое недоверие к миру. Оно из детства. Каким было твое детство?
— Несчастным. Меня фанатично любила мама и не любил отец. В кавказской школе считали слишком утонченным. Наверное, я сам в чем-то виноват, потому что постоянно выпячивал свою непохожесть, кичился тем, что иначе думаю на ту или иную тему, вообще всячески избегал того, чтобы хотя бы сделать вид, что согласен с другими. Рано умер отец, пришлось думать, как вытягивать семью. Вообще я с детства как-то всегда занимал голову вещами, которые моему уму не были подвластны. О Боге думал, о смерти… О смерти я думаю каждый день. Нет, я о смерти вообще не перестаю думать. Если раньше эти мысли приносили мне страдания, то сейчас я о ней думаю с какой-то легкостью и, наверное, даже с эйфорией. В общем, лет в семь я впервые попал в гости к нашему дяде. Он был ученый и у него в кабинете пахло книгами. Помню этот волнующий и умиротворяющий одновременно запах толстых томов. Как меня тогда поразила эта картина! Мой ученый дядя, его кабинет с книгами, печатная машинка. И тогда пошло-поехало. Вытащил во двор школьную парту и начал писать всякую фигню. До сих пор вот пишу всякую фигню.
— Почему фигню? Я читала твою прозу с наслаждением…
— Ну, я не так серьезно отношусь к своим текстам, как это принято у серьезных писателей. Не трясусь над ними, не обиваю пороги издательств, чтобы выпустили книжонку, которая никому нужна не будет. Они у меня пылятся где-то в интернете и живут своей жизнью.
— Прямо покоя не дают тебе жалкие ничтожные писатели... Насмотрелся, видно. Наслушался. Получается, писать ты начал в семь лет?
— Ну да. Потом даже публиковал свои стихи в городских и районных газетах. Потом устроился в республиканскую газету. Потом уехал в Москву. И вот потом жизнь свела меня с тобой, чему я очень рад.
— Взаимно. Хотя к твоим литературным успехам вообще не имею касательства. Кстати, Аурен… Есть такой удивительный немецкий писатель Ганс Эрих Носсак. У него есть высказывание, о котором я часто думаю…
— Весь внимание, Алла...
— Вот это высказывание. «Если что-то мое имеет успех, то первый мой вопрос: "В чем я ошибся?" Что скажешь? Мне оно очень близко. Только я бы немного по другому сформулировала, ведь успех от нас не зависит, а вот ОЩУЩЕНИЕ собственного успеха – это точно, что ты где-то ошибся… Или – что я где-то ошиблась.
— Удивительно точно сказано. Жаль, что я не знал об этом писателе. Знаешь, меня пугает успех. Я боюсь любого неожиданного взлета, как человек с аэрофобией боится высоты. Поэтому я часто оттягиваю какие-то моменты, которые сулят мне быстрый взлет, нахожу возможности как-то уклониться от проектов, в которых заложен огромный потенциал для развития. В общем, странно все это, ей-богу. Мне нужен психолог.
— Это страх свершения. Страх ожидания неизбежной тоски от этого свершения. Тебе важен путь, а не достижение. Здесь ты, прости, не оригинален… Ты долго искал себя. И сейчас ищешь. На это может уйти вся жизнь, готовься.
— Всегда готов! Раньше я работал в ивентах, пиаре. Наркота, пьянки, гулянки, женщины...
— Все как у людей…
- (Смеется – А.Л.) А потом в один день сел и начал писать. Вот честно. Просто сел и начал писать. Потом собрал свои рукописи и принес в Новый мир. Меня опубликовали. Потом я вошел в рейтинг самых популярных авторов журнала за тот год. В том же году раз - и стал колумнистом одного из самых цитируемых изданий России – gazeta.ru, потом Независимая газета, журнал Миллионер. Все как-то закрутилось, завертелось и засосало меня в эту воронку. Потом премия Фазиля Искандера от Русского ПЕН-центра за цикл рассказов «Мое Великое Ничто». Вообще, все вышло довольно любопытно. Кстати, я мечтал, чтобы именно так и было.
— А говоришь, тщеславные жалкие писаки... Но ведь приятно, когда заслуженно, без дураков, наградили. Оценили. Да еще премия имени Искандера, почище Нобелевской будет… Осталось, чтобы мечты сбылись в личной жизни?
— На личном фронте у меня сейчас, наконец, все хорошо. Недавно я вернулся в Карачаево-Черкесию. Живу с мамой. Тут же познакомился со своей половинкой. Я счастлив.
— Жениться собираешься?
— Пока нет. И ей этого пока не нужно. Она нормальная современная девушка. Я очень дорожу ею.
— Рада за тебя. Ты очень обаятельный, беззлобный, закрытый «беспринципностью» раздолбай. Портрет получился ни к черту, противоречивый, уязвимый… Но живой.Удачи и счастья тебе, Аурен! И пусть мир тебя «не поймает», в этом твой оберег, мне кажется. Спасибо и удачи!
— Как быстро ты меня раскусила. Спасибо тебе за эту интересную беседу.
Беседовала Алла ЛЕСКОВА
Читайте также:
